Высокий дощатый забор, сверху утыканный большими гвоздями, отделял сад от улицы, и на калитке, как и на многих калитках и воротах московских домов, висела дощечка с надписью: "Старьевщикам и шарманщикам вход воспрещается".
В глубине сада виднелся высокий тополь и несколько каштанов, клумбы были обсажены кустами сирени. Высокий брандмауэр отделял сад от соседнего кирпичного дома. От внутренних смежных участков квартала сад отделялся стеной, увитой плющом. Казалось, сад и дом хотели бы отделиться совсем от внешнего мира и от шума. Лишь изредка по звонку открывались ворота и через сад во двор, сопровождаемый дворником или истопником, въезжал фургон, на стенках которого крупная реклама гласила: "Дрова, уголь, антрацит, Яков Рацер".
Желтый, бревенчатый флигелек в глубине сада занимал дворник Василий, худощавый, складный человек владимирского, костромского или ярославского типа, живший с кучей ребятишек и с женой. Где-то под лестницей проживал Иван, флегматичный молодой истопник с рыхлым, нездоровым и часто опухавшим лицом.
Самой яркой запомнившейся мне фигурой дома был, его хозяин, инженер и действительный статский советник Анатолий Александрович Семенов. В погожие деньки его тучная фигура, сопровождаемая горничной, выплывала в сад. Старик садился на скамейку и подолгу грелся на солнышке, опираясь полными белыми руками на палку, прикрывая ноги темным пледом. Из-под старомодной шляпы свисали длинные пряди белых как снег волос и из-под белых кустов бровей глядели умные, черные глаза, слегка затуманенные старостью. Возле хозяина нежились два пса. Одноглазый, со спутанной шерстью и вытекшим глазом, и рыжий, сытый с зелеными глазами дворняга - Верный. Старик посматривал, думал и усмехался, и это умное посматривание и добрая усмешка, как последние лучи, одухотворяли его тучную и слабую плоть. Выходил он редко, а в другое время мы чувствовали его косвенно, вдруг открывалась форточка в окне второго этажа и горничная произносила: "Дети, тише, Анатолий Александрович отдыхает". Или она приходила к нам с просьбой не топать, так как мы жили как раз над его квартирой.

Остальное население дома занимало меня иначе и не столь сильно и не столь дружелюбно, и даже за каждой фигурой чувствовалось чужое, скрытое, трудно уловимое, но все же ощущаемое неудовольствие и скука.
Скучный генерал Загоскин, живший напротив нас через площадку, с бледным лицом и слегка волочащейся ногой. Встречая Натю, он как-то, по-особому, шаркал, и синие штаны с красными лампасами почему-то казались совсем пустыми.
Скучен был Ваньков в форменной фуражке с какими-то знаками на ней, большущего роста человек, со ртом и зубами далеко выходящими вперед, как у крокодила.
Загадочен казался нервный, подвижный Бурбин и особенно его жена, ангельски тихая, золотисто-рыжая еврейка с фамилией книжного издательства Антик.
Критический взгляд на этих людей отчасти внушался взглядами отца, в его понятия входило полное неуважение к военным, жандармам, чиновникам, а попутно и ко всякой конспирации.
В тишину нашего переулка вносили оживление жители соседнего дома. Насколько был погружен в спячку наш дом, настолько жизнь соседнего имела своеобразие и острые проявления. Оттуда доносились шумные перебранки жильцов, и у ворот дома в весенние, и летние вечера собирались группы. Женщины, кормившие грудью детей, присаживались на приворотные тумбы, мальчишки носились, пуская бумажных змей. С хохотом собравшиеся мастеровые запускали палками и обломками кирпичей в собачьи норы. Сцепившиеся кобель и сука, оборвав, неожиданно, страстную ласку, неслись, соединенные чем-то у хвостов, головами, обращенными в разные стороны, со взглядом глаз мутным и бессмысленным. Зрелище это, представлявшее загадку для меня, было тяжелым, но частым.
Квартира наша балконом и окнами обращена была в сторону Девичьего поля, на запад. Большие деревья, тут и там выступающие из домов, уводили взгляд в перспективу, в большой зеленый массив Девичьего поля. Балкон, украшенный цветами в ящиках и горшках, был приятен в летние дни.

____________________