Голубой автомобиль стоит на дороге у входа к нам. Из дверей на носилках выносят труп, двое санитаров в белых халатах перекладывают его во внутрь автомобиля, дверки автомобиля закрываются и он уезжает.
Ветер развевает белые халаты санитаров, они, подплясывая от холода, быстро уносят внутрь пустые носилки.
Полногрудая Мария вбегает с большим подносом, и в коридоре слышен стук повозки, в которой с грохотом развозится еда.
Четырнадцатый вечер
Известия извне. Большая Елена больна.
Письмо Елены и стих Саши Черного "Есть горячее солнце, наивные дети…"
Давидович и Милдовский , Кукрыниксы.
"Судьба надолго приковала меня к постели…"
От художника я получил два письма, одно из них было написано мне, а другое он оставил мне с неизвестной целью.
Вот они: "Дорогой друг и т. д…."
И второе, "Слушай, и суди меня, как хочешь…."
Еще один вечер
Филимон и Фелисата.
*****************
СОН
В палате спали. Я смотрел раскрытым глазом в темноту.
Рядом с постелью был стеклянный столик, дальше, уткнувшись в подушку, лежал соседний больной Плашков.
На его одеяле с пятнами, как у пантеры быстро перебегая, появилась крыса.
Около его головы появилась другая, белая. Они встретились на рукаве и, двигаясь совсем без шума, пропали.
Тогда я вышел в коридор, имевший много ответвлений, прошел в большую комнату.
В окнах была ночь. На громадном столе лежало громадное не доглаженное полотенце и рядом - оставленные утюги.
Никого не было.
"А, устала гладить" - подумал я, и включил электричество в маленький чугунный утюжок.
Я только приблизил к нему электрический шнур, как в утюге что-то затрещало и вспыхнуло, взяв его в руку, я убедился, что он горячий и мне показалось истинным наслаждением махать им по столу.
Моя правая рука удлинилась вдвое и я без малейшего усилия доставал до середины стола.
Но полотенце исчезло, и я водил утюгом по большим листам стекла, а пахло мокрой тканью.
С досадой я быстро бросил это занятие, пошел прочь по темному коридору, завешанному одеждой, пока не увидел незнакомую дверь.
Не думая, я быстро решил, что эта дверь в мою комнату. Однако передо мной стоял мой приятель Леша, необычайно потолстевший.
Он не шевельнулся на мой оклик. Я еще раз осмотрел его. Разглядел серый пиджак, галстук и воротничок Леши.
Но у не было ни лица, ни рук, а эти места заполнила какая-то восковая масса.
Тогда я размахнулся и изо всей силы ударил его правой рукой. Рука действовала неловко в локтевой части, но удар пришелся в левую грудь и левую ключицу Леши.
Рука отскочила, как от надутой резины, а тело осталось таким же, как было.
Лешин пиджак остался в воздухе мешком.
Ничуть не удивившись всему этому, я перешел в другую часть коридора.
Вошла девушка, я хорошо знаю ее, она красива, талантлива и умна.
Грациозным движением раскрыла папку, и там промелькнули яркие этюды.
Я видел их мельком, но сказал: "Вы гениальная, и это знаю один я. Но Вы останетесь, а я умру".
И мне с ней было жалко расставаться с ней, но мучила зависть к живым.
Нам предстоял с ней серьезный разговор, я хотел уклониться от неприятных тем.
Мне подали лифт, лифт, звеня, разбился в вдребезги на мелкие куски.
Я проснулся и увидел, что в палате - Тоня с утренним завтраком, и ставит на стеклянные столы в изголовье больным тарелки с омлетом, стаканы и ложки.
"Разбился лифт, лифт разбился", - сказал я ей.
"А вот Вам завтрак" - улыбаясь, ответила Тоня.
1940 год 4-11
Б-ца "Соколиная Гора"
ГОРОДСКОЙ РИСУНОК
Человек вышел из дома утром, и ему все показалось радостным.
Небо было красиво, солнце светило ясно и встречные шли с улыбками.
Человек был возбужден. Он чувствовал, что в нем есть что-то прекрасное.
Это "что-то" было смутным, оно и радовало и мешало. Он хотел рассказать встречным знакомым и незнакомым…….
Наступил вечер, и верхушки города очертились ясной, тягостной линией. Улицы стали безлюдны и зажглись фонари - одинаковые, светлые шары.
Тогда человек вошел в бар и стал пить водку. Ему захотелось убить то самое, что в нем было.
И он убил. И стал говорить не то, о чем хотел, а другое - злое и горячее.
И ему казалось, что он говорит умные, справедливые слова.
А человек, сидевший напротив, тоже много говорил.
И они не особенно вникали в слова друг друга. И оба не верили, что говорят то самое, что нужно.
И оба кричали, сначала по одному, а потом стали кричать вместе.
Тогда подошли два служителя с медными пуговицами, чтобы вывести их на улицу.
Человек сопротивлялся, и ему надавали пинков.
1949 год.
