17
Иерусалим
Под снежным взором пустоты
Моя тоска неисцелима.
Я грежу запахом весны,
Моей мечты - Иерусалима.
И встрепенется легкий звон
И колыхнет побеги липок,
Будя немой, речной затон
Расцветом девичьих улыбок.
По росной одури травы
Бродить пойду с желаньем странным.
И где-то в зарослях олив
Увижу клочья шерсти Пана.
Струится тишь прозрачных вод,
Венок, следы на иле вязком.
Здесь был недавно хоровод,
Здесь воздух сыт угаром пляски.
Но, стороною от других,
Незаменимо - хороша,
Летучей поступью ноги
Неслышно ты в тени прошла.
Когда потухнут все цвета
Когда потонут волны линий
Сама собой, волшбой лица,
Ты явишь образ белых лилий.
И скажешь тихо: "не грусти",
И подойдешь ко мне, Святая,
Сладчайшим ядом извести
Меня меж пряных дымов мая.
Москва-Ленинград, 1924 г.
18
Вестники
Нынче понял я в радости птиц,
Что куда-то вернулась весна…
Светят отблески дальних зарниц.
Тишина…тишина…тишина.
Вот придешь ты в темнеющий лес,
Там в снегах мой бревенчатый скит.
А на окнах нетающий блеск,
А впотьмах по углам образки.
Ее рука струны коснулась:
Затихли ветры с высоты.
Глухие звуки содрогнулись
Когда она струны коснулась,
Ночные птицы встрепенулись,
Предчуя ужас нищеты.
Когда она струны коснулась,
Уснули дикие мечты.
Она его не осудила.
Он лиру бросил меж цветов.
Судьба, казалось, приводила
На жертву жизнь, любовь и силу
На путь, украшенный без слов.
Она же смехом возвратила
Обрывки созданных цветов.
Она сказала: "Ты прекрасен,
А предо мною ты поник.
Быть может, приговор ужасен?
Иди к другой, ведь ты прекрасен,
Иной, во мне живущей страсти,
Немая жертва, слабый крик.
Уйди, коль можешь. Будь прекрасен.
Мне жаль тебя. Ты был велик"
Мы с тобой в этом мире одни,
Как на самой высокой горе.
Утопают блестящие дни
В ясной дали задумчивых рек.
Мне с тобою до боли мила
Одичавшая дерзость вершин.
Вот, хмелея, меня обняла
Безначально просторная ширь.
Свет под ветром ночного крыла
На лугах изумрудных погас.
Лишь играют колокола,
Раздается твой сильный глас.
Меж других я тебя увидал
Голубицей, невестой Христа.
Ты молилась, стройна и бледна,
Ты казалась строга и чиста.
Несмолкаемой радостью ввысь
К золотым, голубым куполам
Из толпы те молитвы рвались,
Я ж тебе песнопенье слагал.
Потемнел твой пылающий лик,
Безответной поникнув мольбой,
Я скрываю неистовый крик,
Берегу равнодушный покой.
Вот уходишь, чему-то смеясь,
И сверкает белейшая ткань.
Вот, я слышу, оземь склонясь,
Погребальную песнь ветерка.
Навсегда мечты далеки,
А земля безнадежно мила.
И шаги непослушно легки,
И вся жизнь и гола, и пьяна.
Кто-то будет суров и жесток,
Утолит роковую любовь.
На потухший, на серый песок
Расплескается алая кровь.
1924-1931
19
Давно, давно уж больно плечи
Меж этих стен, среди икон.
Сойду с ума в весенний вечер,
Когда потянет далеко.
Безруким опытом научен,
Гляжу в уснувшие мечты.
Мне рассмеяться даже скучно
В их голубиные черты.
Нам показались хороши
Простые, бедные слова.
Как будто в омуты души
И впрямь взглянули небеса.
Чтоб сердце чуда не молило,
Мы провожаем день за днем!
Под колокольный звон унылый
С тобой вдвоем, с тобой вдвоем.
А если встрепенется слух
Обрывком песни с высоты,
Ужель не скинуть на ветру
Пустую память красоты.
И, едким опытом научен,
Смотреть на спящие мечты,
Чтоб рассмеяться было скучно
В их голубиные черты.
1925 год, Москва