И теперь летом, побывав с нами за неделю в самых интересных местах, в лесу Лоде, в Хервэ, и на кратере вулкана, и в парке, и в ваннах, папа уезжает в Москву.
Из нашей слободки, через маленький залив хорошо виден старый замок. Замок виден отовсюду с морского берега, с моря, с низких и верхних улиц города. Замок сложен из больших серых камней, а его четырехгранная башня крыта черепичной крышей в виде пирамиды. Когда дует северо-западный ветер, к нам доносится едкий запах кожевенного завода. И в этом запахе какой-то удручающий привкус, а в виде замка непонятная и влекущая красота. Замок стоит в глубине двора, как в чашке, двор окружен высоким земляным валом. На валу, как бы сбегая с его склонов, - клены, вязы, дубы, рябина и кусты бузины. На вал можно взобраться в некоторых местах, и оттуда хорошо видно море на много верст.
Странный пейзаж! Мелкие заливы, окаймленные камышами, гряда камней, выступающих из воды - отдых для чаек, плоский островок, как зеленый диск и, на нем, большой стог сена. Островок почти не отражается, настолько он вровень с водой, и кажется поднятым в воздух в те нежные утра, когда вода и небо едва различимы между собой. Налево - открытое море, направо - приморский парк и курзал, дальше пристань нарядных белых яхт, купальни, наша слободка и, в самую даль уходящий лесной берег острова. Видный там лес называется Лоде.
Иногда, в часы наших утренних прогулок, Натя брала с собой краски и, сидя на замковом валу, писала этюд - замок или морской вид с островком и стогом.
Но у нее лучше получались белые домики с разноцветной черепицей. Натя упускает что-то существенное, может быть детали? Может быть, у нее нет терпения?
Искусство ревниво - оно требует приверженности. Мне приятен запах красок и скипидара, но нетерпение берет свое.
Мы с Литой лазаем по валу. Вал окружен рвом с водой. В середине лета весь ров зарастает мелким тростником, в котором не видно человека. Потом тростник скашивают, и остается голое, все на виду хлипкое болото с ужасно колкими для босых ног остатками тростника.
Мы трое единодушно избегаем многолюдных мест. В парке много нарядных дам и девочек с локонами, а в жаркие дни к столикам под липами подают лимонад со льдом, который надо пить через соломинку.
По улице вдоль парка изредка проезжает барон Зас. Он в собственном экипаже, у него выхоленная лошадь в английской упряжке. Сам он выбритый, розовый и одет в черное. Он приподнимает над головой свой котелок для ответных приветствий.
Этот Зас и Грюнберг - хозяева городка. Морские ванны Заса, луга Грюнберг, кожевенный завод, наверное, тоже кого-нибудь из них. Впечатления от черного Заса и кружевной Грюнберг были мимолетны.
Но эти напыщенные немцы своим видом раздражали Натю.
"В замке есть замурованный рыцарь!". Это известие мне не давало покоя. Мы пошли в замок через въездные ворота. Мощеный двор был прозаичен и аккуратен. Между белым флигелем и замком двое человек возились с известкой около штабеля тесин. Мы не увидели замурованного рыцаря. Обещанное рисовало воображению слишком потрясающий образ, а то, что оказалось в маленькой комнате замка, было оскорбительно ничтожным.
Я даже не помню, что именно я увидел. Может быть, даже ничего. Но если так, то он, несомненно, спрятан в другой комнате. В замке, куда съезжались викинги, не может его не быть.
Вспоминая Эзель, я всегда вспоминаю замурованного рыцаря.
В словаре Брокгауза и Эфрона, в статье "Аренсбургский замок", между прочим, сказано: "В замке показывают место (маленькую комнату), где в 1785 г. нашли замурованного рыцаря в полных доспехах, сидящего на дубовом стуле перед столом, на котором стояла кружка, в столе нашли четки, на стене висела шляпа с пером".
Все мои интересы сосредоточились на берегу. Тихий центр города с мощеными улицами, ратушу, торговую площадь я видел всего лишь несколько раз, когда мы ходили на почту посылать письма папе. Но необычайная аккуратность и способность людей к порядку поразила меня и тогда.
С запахами детства ко мне временами доносится и кажется родным воздух чистого городка, а среди звуков я не помню ни одного, в котором был бессмысленный и наглый смех или пьяные крики.
Подавленная монотонным порядком томилась бы там от скуки Эмма Бовари ³¹, безумствовал ли беспокойный Нагельт³²? Не знаю.
Я был маленький и сытый эгоист в семье, приехавшей на остров из чужой России.
Заботы по хозяйству лежали на Нате. По утрам она ходила на базар и возвращалась нагруженная, когда мы только что вставали. Из ее плетеной сумки высыпались овощи, копченые салакушки, хлеб, чудный аренсбургский рейнглот ³³ и крупная ежевика.
Уезжая в Москву, отец подарил мне рубль на что-нибудь, что я захочу. В окне булочной я, остолбенев от радости, увидел лодку с красивой линией бортов, изящной кормой и парусами. Почти все мое состояние - 80 копеек - я, торжествуя, отдал за это сокровище.
На берегу, недалеко от замка, мы всегда бывали по утрам, Натя сидела с книгой или шила, а я пускал мою чудную лодку. Она ходила вдоль камышей, послушная ветру, скользя над большими глубинами, и в ряби воды отражались ее паруса и красивый борт.


____________________


31 - Героиня одноименного романа фр. писателя Г. Флобера
32 - Нагельт или Нагель, герой романа норвежского писателя К. Гамсуна "Мистерии". Этот писатель завоевал горячую симпатию в России конца XIX начала XX вв. Враг логики, он занимал первое место среди модернистов, как поэт освобождающегося безумия, полагая, что бессвязное и беспричинное в человеческих поступках и мыслях отражает тайны сверхчувственного мира вернее, чем разумное и логическое обоснованное.
33 - Сорт слив